Опубликовано в журнале "Техника - Молодежи"

         – О, боже!

Водка обожгла горло.

– Говорят раньше, лет сто назад, там побывали люди.

Макс глотнул еще. Перевел взгляд с огромного, неровно очерченного диска на подсвеченный огнями города профиль Юльки. Ветер с океана приподнимал разметавшиеся по плечам волосы. Девушка на водительском сиденье хаммера прятала подбородок в высокий воротник куртки, заледеневшие руки – в карманы.

Дрожа и дробясь в черной маслянистой воде, уродливый изжелта-красный гигант напоминал разделительную полосу шоссе с полицейским прожектором у поворота трассы.

– Брехня! – Лёха спрыгнул на песок. Громкий треск под подошвами заставил вздрогнуть. Он сделал еще пару шагов по черепашьим панцирям, оглянулся на притихшую компанию. – Мы идем?

– И отсюда всё прекрасно видно. – Макс снова хлебнул из горла.

Перст Господень, не самый высокий небоскреб полисов, единственный стоял вне черты города. Короткий и толстый, ковырял ногтем небо – непривычное, ночное, чернильно-синее небо с редкой россыпью звезд. Макс избегал поднимать взгляд, но и тьма, плотно окружившая хаммер, пугала не меньше. Ему вообще не нравилось это место.

– Вернись. – Вика озабоченно приподнялась на сиденьи, – Между прочим, ты ходишь по органическим останкам. Это трупы умерших животных, – стояла, убирая с раскрасневшегося лица длинные белые пряди, – наверняка они еще даже не разложились.

– Да-а-а?

Лёха подпрыгнул. Треснуло – раз, и еще. Лёха прыгал и ржал.

– Хочешь, я сделаю тебе ожерелье? Из панцирей? Викусь? А?

– Урод.

Ноги подогнулись, Вика упала на сиденье, сплела руки на груди.

– Сами вы, уроды… – Лёха пошел обратно. – Нету тут давно никакой органики, сгнило все, тыщу лет, как сгнило. – Он запрыгнул на капот, лег, закинув руки за голову. – Сколько?

– Сорок семь минут. – Макс глотнул и сплюнул. Пить больше не хотелось.

– Вот-вот должно начаться, обещали к полуночи – он замолчал, наверняка сверяясь с данными сайта. Макс пожалел вдруг, что тоже не взял гарнитуры. Свет, любой свет – даже спроецированный на сетчатку через контактные линзы – успокоил бы его.

Они замолчали. Нечеловечески-жутко шумел прибой, в почти полной темноте призрачно угадывались другие авто, доносились неясные обрывки разговоров. Максу хотелось включить фары, но это нарушило бы одно из условий шоу. Мягко светилась приборная панель, и длинные Юлькины пальцы неслышно и медленно постукивали по рулевому колесу. Юлька играла на фортепьяно. Так говорила Юлькина бабушка, хотя сам Макс ни разу этого не видел.

– Летят! – Вика приподнялась, вглядываясь в растущее светлое пятно у горизонта. Стая краем задела щербатый лунный диск, негативом отпечатавшись на его фоне, и, резко сменив направление, пошла к берегу, стремительно увеличиваясь в размерах.

Вика отпрянула назад, упала на спинку сиденья, и безвольно съехала вниз.

Тонкие пальцы, замерли на руле, не доиграв мелодию до конца. Лёха приподнялся на капоте. Макс глотнул еще.

– Сколько же их….

– Семь тысяч триста девяносто две, – Лёха ответил, не повернув головы.

Стая приближалась. Оглушительный шум крыльев нарастал, если бы Макс крикнул, Лёха уже не услышал бы его. Юлька повернула стартер, мелко задрожал приклеенный к ветровому стеклу скелетик. Лёха обернулся удивленно, увидел Юлькино лицо, скатился с капота. Смешно поднимая колени, бесшумно в раскатистых птичьих гвалтах, Лёха пробежался по мелкому крошеву черепашьих панцирей, запрыгнул в кабину. Обернувшись к Максу, схватил его за рукав, притянул к себе.

Макс ничего не услышал. Оттолкнул разевающего рот Лёху, повернулся вперед, к башне. Юлька припала к рулевому колесу.

Перст Господень тонул в белой пене. Тысячи тел заслонили его яркий свет, и люди, получившие персональное приглашение на самое грандиозное шоу года, сейчас наверняка стояли у его окон, с бокалами шампанского в руках, глядя, как мечется за стеклами стая.

Когда со стороны башни к машине, выныривая внезапно из темноты, кружась и планируя, полетели первые перья, Макс ощутил застывшее в напряжении тело и приопрокинутую бутылку в руке. Водка медленно стекала на пол машины. Прежде чем зашвырнуть в бьющуюся белым мглу, сделал последний глоток из горла, встал во весь рост, размахнулся, и бросил. Сверкая серебристой этикеткой, снаряд по крутой дуге ушел в темноту.

В следующий момент, отброшенная прочь сжимающимся живым циклоном, в капот машины ударилась большая белая птица.

Хаммер сдал назад, включились фары, на черном, играющем тенями ковре из осколков, в ярком круге желтого света, запрокидывая назад длинную шею, прижимала голову к спине и беззвучно щелкала алым клювом белая цапля. Одно крыло волочилось, второе, раскрытое словно парус, било и хлопало, не справляясь с усиливающимся ветром. Разгребая длинными ногами тонкий слой костяных черепков, она кружила на месте, обнажая белый песок пляжа, рисуя точную копию лунного диска, а белые перья, летели теперь сплошной стеной, за которой терялся и берег, и город, и море, и небо.

Макс резко качнулся, когда, газанув, Юлька круто развернулась на месте. Он едва успел схватиться за поручень, и его стравило за низкий борт машины. Ветер свистел в ушах, перекрывая немолчный птичий стон, и нежные белые хлопья били в лицо наотмашь.

Они притормозили у первой неоновой вывески, но не задержались и на минуту. Они ехали до тех пор, пока ночное небо с горсткой бледных звезд и изжелта-красным лунным диском не растворилось в ярком городском освещении. Белые перья еще кружились над их машиной, слетали на мостовую, подхваченные потоком бегущего навстречу воздуха, и те, кто так и не смог попасть на лучшее шоу года, гнались за убегающими вдоль тротуара сувенирами, чтобы потом рассказать, что тоже были там.

Юлька сосредоточенно вела хаммер. Лёха дико ржал и предлагал сразу же ехать на Калифорнийское побережье, смотреть, как выбрасываются на берег киты. Вика, матерясь, выбирала из крашеных волос невесомый белый пух. А Макс сглатывал желчную горечь и жалел о выброшенной недопитой бутылке.